Первый раз это произошло, когда тебе было пять лет. Ты попросил меня завязать тебе бантик на волосах. Учитывая, что они были у тебя очень короткие, мне с трудом удалось это сделать. После чего ты убежал в прихожую, и вернулся с моими туфлями на твоих маленьких ножках. Они были тебе огромны, сваливались с тебя, но ты гордо вышагивал в них по комнате. Я от души смеялась над твоими ужимками, и разрешила тебе весь остаток дня так и ходить.
Потом я стала замечать, что мои вещи кто-то берёт. Нет, их не воровали. Просто я заметила, что они очень часто стали лежать не так, как я их оставила. Я стала следить за этим, думая сперва, что мне показалось. Но нет, вещи действительно кто-то трогает – каждый раз какая-то мелочь говорила об этом. То я оставляю неровный уголок, а потом его нет, то немного неправильно сложу что-то, а потом это сложено правильно. То брошу платье или ночнушку, вроде бы небрежно, на спинку стула. А потом вижу, что висит вроде небрежно, но уже не так, как было до этого. А поскольку мы живём вдвоём, то у меня больше не было сомнений, кто их может брать.
Ты, должно быть, помнишь, когда окончательно всё прояснилось. Тебе было двенадцать лет. Я решила рискнуть, и купила комплект белья, пару чулок на силиконе, чёрное кружевное короткое платье, парик – всегда хотела светлые волосы, но после пары осветлений поняла, что это недостижимо – и пару туфель на высокой шпильке, твоего размера. На твой немой вопрос ответила, что всё это для дочки моей подруги, которой та сама передать не сможет, и попросила меня это сделать. А дочку я увижу только через три дня.
Утром я ушла «на работу», хотя ещё до этого отпросилась заранее, и сейчас просто прошлась по магазинам, сделала себе новую укладку, купила ещё кое-какой мелочи для себя, и вернулась домой. Да, я была права. Ты успел только сорвать парик и скинуть туфли, когда я зашла в комнату. Ты был красен, испуган и очень тяжело дышал. Но вместо ругани от меня ты услышал предложение поговорить, и тогда-то я всё и узнала. Я подозревала это, но не было уверенности. Ты всю жизнь чувствовал себя девочкой. Поэтому ты попросил меня тогда завязать этот бантик. Ты боялся об этом говорить с кем бы то ни было, боялся, что тебя не поймут, и ты был прав.
Перед разговором я попросила тебя надеть парик и туфли обратно, чтобы взглянуть на тебя в новом образе. Конечно, я много раз рисовала это у себя в воображении, но результат превзошёл все ожидания – передо мной стоял не двенадцатилетний сорванец, каким ты всегда хотел казаться, а взрослая (ты даже грудь себе сымитировал) девушка, лет восемнадцати-двадцати пяти. И ты очень хорошо держался на каблуках, значит, ты постоянно брал и мою обувь. За этим я не следила.
Тогда же мы и решили, что для всех пока ты останешься Андреем, но дома будешь Анжелой, во всяком случае, когда никого нет. Когда мы закончили этот разговор, ты упал мне на колени и расплакался. Ты плакал долго, раскрываясь передо мной. Ты рассказывал всё – и как решился брать мои вещи, и как старался всё складывать обратно, и просил прощения за то, что взял чужие вещи и напялил их на себя, обещал купить новые чулки. И я никогда не забуду выражение твоего лица, когда я сказала, что всё это твоё. Ты кинулся мне на шею и чуть не задушил меня.
И тогда же я стала обращаться к тебе как к девочке. Ты стала мне дочерью, хоть и только внешне. Возможно, я всегда этого хотела, и Небеса надо мной так зло подшутили? Но потом я подумала – а надо мной ли? Ведь не я от этого страдаю, а ты, моя доченька. Ведь это ты заперта на всю жизнь в клетке ненавистного тебе тела. Ты хотела бы изменить это, как и я, чтобы ты смогла жить так, как ты этого заслуживаешь. Ты достойна большего, ты всегда относилась ко мне не так, как большинство детей твоего возраста. Я всегда знала. Что могу на тебя рассчитывать в вопросах помощи по дому, готовке, уборке, стирке и прочем. Ты никогда не считала зазорным показаться «перед пацанами с мамкой за ручку», никогда не боялась, что тебя обзовут «маменькиным сынком».
Я помню, в скольких драках ты побеждала ещё до того разговора. Ты никогда не убегала от драк, даже зная, что ты лишь девочка в теле мальчика. Последнее ещё раз подтвердили все психиатрические осмотры, которые мы потом прошли. Но ты слишком молода, чтобы делать операцию и менять пол полностью. И я видела, сколько боли тебе это доставляет, хотя ты всегда прятала это от меня.
Поэтому я решила поискать иные способы сделать это. Само собой, любые нелегальные операции я отмела сразу, так же, как и мошенников, которые обещали быструю смену документов. Я знала, что это не делается так. И однажды я нашла одно объявление. Там ничего не было сказано о нашей с тобой беде. Но почему-то я решила им позвонить. Мне назначили встречу, не интересуясь, кто я и зачем звоню.
Когда я пришла в назначенное время, меня встретила молодая девушка. Она с милой улыбкой поинтересовалась, что меня интересует. Я готова была сгореть со стыда, но она внимательно меня выслушала, что-то написала на листке бумаги, и дала мне визитку какого-то человека, жившего, как оказалось, неподалёку. Она просила передать ему это письмо – хотя выйдя от неё, я ничего не увидела на том листке, даже следов от давления ручки не было. Однако мужчина с длинными волосами и бородой, заплетённой в косичку, внимательно прочитал (или сделал вид, что прочитал) написанное, потом смерил меня долгим изучающим взглядом поверх очков, затем пригласил войти.
В его квартире царил полумрак из-за тяжёлых штор, закрывающих окна. Мне пришлось заново выложить ему всё то, что я рассказала девушке, он внимательно меня слушал, кивая. Попросил заключение врачей – всё, что нам удалось сделать в твоём возрасте, внимательно изучил все бумаги. Потом поставил кассету на видеомагнитофоне (сейчас время дисков и флэшек, но у него стоял старый «Панасоник»). То, что я увидела на кассете, поразило меня до глубины души. Там был какой-то обряд. Там был сам он, ещё пять человек, а в середине стояло что-то вроде алтаря. Все шестеро – трое женщин и трое мужчин («на каждую сторону света, и по одному на Свет и Тьму», объяснял мне он) надели какие-то балахоны, расписанные странными знаками. Потом появилась фигура человека в белом балахоне. Шестеро встали вокруг алтаря на расстоянии вытянутой руки. Седьмая фигура, скинув балахон, оказалась парнем, полностью обнажённым. Он лёг на алтарь, на спину. Его руки и ноги тут же были прижаты к алтарю четырьмя из шести, один встал у изголовья, взяв руками голову с двух сторон, а последний, встав в ногах, раскрыл книгу и поставил меж стоп парня какую-то чашу. Я не видела, что там. Он начал что-то читать. Это не была латынь, это не был никакой из известных мне языков. То, что было в чаше, поменяло цвет. Иногда он делал паузу. И тогда остальные хором повторяли то, что он сказал до этого. Парень сначала смотрел за всем, но потом его глаза закрылись и он, казалось бы, перестал дышать.
Потом чтец взял чашу, обошёл с нею вокруг алтаря, каждый из присутствующих обмакнул в неё палец, после чего они все начали выводить на теле парня какие-то символы – на груди, в паховой области, на бёдрах, на ступнях, на руках, на лице и на шее.
Чтец вернулся к своему занятию, и символы на теле парня начали светиться и пульсировать этим светом, всё чаще и чаще. Нарастал какой-то гул, или этот гул издавали остальные пятеро – я не знаю. Чтец начал повышать голос, более он не прерывался, и вынужден был читать громче. Парня затрясло, потом он начал вырываться, но его держали крепко (здесь мужик пояснил, что держать надо именно руками, потому что иначе не произойдёт полного процесса). А потом я увидела, что его член уменьшается. Прямо на глазах. И так же, прямо на глазах стала расти грудь, увеличились бёдра, оформилась талия. Руки стали тоньше и изящнее, ступни уменьшились, да и сам он стал немного ниже ростом. Он начал кричать, и его крик постепенно перешёл в женский, но потом он успокоился. Чтец, наконец произнёс последние слова, и закрыл книгу. Остальные пятеро без сил повалились на пол, и запись кончилась. Я некоторое время сидела в ступоре, пытаясь осознать, что только что видела. Сергей Иннокентьевич – попросил просто Сергей – объяснил мне, что это очень древний ритуал, появившийся задолго до того, как появились боги Египта. Но здесь он был не то чтобы неполным – превращение было полным, парень на сто процентов стал девушкой, вплоть до возможности забеременеть и родить ребёнка. Неполноценность обряда в другом – все его помнят именно как парня, и ему придётся выстраивать всю свою жизнь в новом качестве.
Но есть ещё один вариант. С его проведением даже в Книге Мира записывается, что обращённый всегда был тем или той, кем вышел или вышла после обряда. То есть, если в обряд зашёл, к примеру, Дима, которого все знают как мальчика или мужчину Дмитрия, то из обряда выходит уже девочка или женщина Диана, которую все всю жизнь знали, как Диану.
И я поняла – вот оно! Вот то, что нужно моему ребёнку! Я спросила, насколько надёжен второй ритуал. И он пригласил меня проехать с ним к месту проведения, потому что сейчас как раз и планируется провести такой обряд. По дороге он рассказал, что второй обряд очень редко проводится, поэтому у него не было записи съёмок с него, на его памяти это было впервые. Я спросила, почему? Он ответил, что очень редко кто соглашается на такую цену. И я сказала себе, какую бы цену ни назначили, я её заплачу, чтобы мой ребёнок был счастлив.
Обряд начался почти сразу, как мы приехали. То, о чём я скажу дальше, будет выглядеть нелепо, потому что я помню одно, но то, что мне показали потом, было совсем иным. Я запомнила, что привели девушку, всё происходило так же, как до этого, только в чаше было что-то, испускающее слабое алое сияние. Так же держали девушку, так же нарисовали символы, так же один – Сергей как раз – читал, так же за ним повторяли. Потом то, что оставалось в чаше, Сергей, перед самым завершением обряда вылил в книгу и захлопнул её, отчего то, что было туда вылито, брызнуло вверх алыми искрами.
Чудное началось потом. Мне показали запись того, что произошло. Вот я пришла, вот стою и смотрю за приготовлениями, вот привели… Что?! Не может быть! Ведь я точно помню, что была девушка! Но на экране именно парня привели, именно парень лёг на алтарь… Неужели это было так?! Но ведь я… Впрочем… Ведь если привели девушку и ушла девушка, какой тогда смысл в ритуале? И я поверила тому, что увидела. Мне назвали цену. Я согласилась. Иного выхода у меня не было, кроме как заставлять тебя ждать разрешения через несколько лет сделать операцию. Но я не могла видеть твои мучения в ненавистном теле, твои слёзы каждый раз, когда ты возвращалась к жизни Андрея и бросала жизнь Анжелы, которую ты безумно любила, хотя и вела её только дома.
Сейчас тебе четырнадцать, и я хочу, чтобы у тебя в жизни всё сложилось, доченька. Я люблю тебя и прости, что не я буду учить тебя, как быть женщиной, не я буду стоять за твоей спиной в ЗАГСе, когда ты и твой избранник будете оформлять отношения. Не я буду нянчить твоих внуков. Я поклялась заплатить эту цену. И я её заплачу. Даже после того, как узнала, что цена – это жизнь. Точнее, Сила Жизни. Именно из-за неё жидкость в чаше светилась, и лишь она способна изменить запись в Книге Мира. Одна жизнь. За изменение другой. Прощай, Ангел мой, моя Анжела.
* * *
Я перебирала вещи, оставшиеся после смерти тётушки, которая растила меня с четырнадцати лет. Вот коробка с документами. Паспорт, документы на квартиру, копия завещания… А это что за конверт? Странно. Никогда не видела. «Анжеле от мамы» От мамы?! Мне?! И тётя Аня никогда об этом не говорила?! Я быстро вскрыла конверт. Несколько фотографий и письмо. Написано ровным почерком, хотя и видно, что человек волнуется. «Первый раз это произошло, когда тебе было пять лет…»
Странное какое-то. Тётя Аня всегда говорила, что мама погибла в автокатастрофе, а тут написан бред какой-то… Какой Андрей? Я подняла фотографии. Маленький, лет пяти ребёнок. С бантом на голове и огромных женских туфлях. Не видно, мальчик или девочка. Это лет семь уже, с удочкой стоит, держит рыбу, неплохую довольно. Лицо… Да, лицо похоже на моё. Тут уже видно, что пацан – плавки облегают. Это уже лет десять, тоже пацанёнок. Лицо ещё больше похоже на моё. Скатился с горки в аквапарке и, видимо. Воду из уха вытряхивает.
А вот ещё фото. Ну, это я уже помню. Мне было двенадцать, когда мама мне это платье и туфли подарила. Стоп… Лицо реально одно на всех фото… Это что, значит… Нет, бред какой-то. Я уж быстрее поверю в погибшего брата-близнеца, чем в то, что меня каким-то колдунством из парня в девушку превратили, да ещё и маму мою убили? Бред. Я оставила фотографии, но письмо смяла и бросила в ведро. Я любила маму, и ничему не позволю испортить мою память о ней. Надо идти, Гена, наверное, уже заждался с детьми в машине. Ещё бумажка. Адрес какой-то… «Сергей Иннокентьевич» Знакомое имя, где-то я его слышала… А, плевать, надо будет вспомню. Так, туфли… А, вот они. Взгляд в зеркало перед выходом – хороша, зараза. Недаром до Генки за мной пол-института парней бегало.
И всё-таки, где-то я это имя уже видела или слышала. Ой, дочурка бежит, опять братик обижает? Ну иди сюда, солнышко, сейчас мы им зададим.
_________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
От автора. Некоторые «сюжетные дыры» в конце – как сохранились фотографии, почему на кассете видно правду, почему Анжела помнит тот эпизод с платьем и туфлями за два года до ритуала – всё это, возможно, будет в отдельном рассказе. Пока есть только мысли, без особого желания его писать.
